Неточные совпадения
Но наконец она вздохнула
И встала со скамьи своей;
Пошла, но только повернула
В аллею, прямо перед ней,
Блистая взорами, Евгений
Стоит подобно грозной
тени,
И, как
огнем обожжена,
Остановилася она.
Но следствия нежданной встречи
Сегодня, милые друзья,
Пересказать не в силах я;
Мне должно после долгой речи
И погулять и отдохнуть:
Докончу после как-нибудь.
Свет усилился, и они, идя вместе, то освещаясь сильно
огнем, то набрасываясь темною, как уголь,
тенью, напоминали собою картины Жерардо della notte. [Della notte (ит.) — ночной, прозвище, данное итальянцами голландскому художнику Герриту (ван Гарарду) Гонтгорсту (1590–1656), своеобразие картин которого основано на резком контрасте света и
тени.]
В нем не было смешанных оттенков
огня, лепестков мака, игры фиолетовых или лиловых намеков; не было также ни синевы, ни
тени — ничего, что вызывает сомнение.
И не только жалкое, а, пожалуй, даже смешное; костлявые, старые лошади ставили ноги в снег неуверенно, черные фигуры в цилиндрах покачивались на белизне снега, тяжело по снегу влачились их
тени, на концах свечей дрожали ненужные бессильные язычки
огней — и одинокий человек в очках, с непокрытой головой и растрепанными жидкими волосами на ней.
Звезда уже погасла, а
огонь фонаря, побледнев, еще горел, слабо освещая окно дома напротив, кисейные занавески и
тени цветов за ними.
Надвигалась гроза. Черная туча покрыла все вокруг непроницаемой
тенью. Река исчезла, и только в одном месте
огонь из окна дачи Телепневой освещал густую воду.
Появились пешие полицейские, но толпа быстро всосала их, разбросав по площади; в тусклых окнах дома генерал-губернатора мелькали, двигались
тени, в одном окне вспыхнул
огонь, а в другом, рядом с ним, внезапно лопнуло стекло, плюнув вниз осколками.
Утро великолепное; в воздухе прохладно; солнце еще не высоко. От дома, от деревьев, и от голубятни, и от галереи — от всего побежали далеко длинные
тени. В саду и на дворе образовались прохладные уголки, манящие к задумчивости и сну. Только вдали поле с рожью точно горит
огнем, да речка так блестит и сверкает на солнце, что глазам больно.
Как он тревожился, когда, за небрежное объяснение, взгляд ее становился сух, суров, брови сжимались и по лицу разливалась
тень безмолвного, но глубокого неудовольствия. И ему надо было положить двои, трои сутки тончайшей игры ума, даже лукавства,
огня и все свое уменье обходиться с женщинами, чтоб вызвать, и то с трудом, мало-помалу, из сердца Ольги зарю ясности на лицо, кротость примирения во взгляд и в улыбку.
Редела
тень. Восток алел.
Огонь казачий пламенел.
Пшеницу казаки варили;
Драбанты у брегу Днепра
Коней расседланных поили.
Проснулся Карл. «Ого! пора!
Вставай, Мазепа. Рассветает».
Но гетман уж не спит давно.
Тоска, тоска его снедает;
В груди дыханье стеснено.
И молча он коня седлает,
И скачет с беглым королем,
И страшно взор его сверкает,
С родным прощаясь рубежом.
Около носа и на щеках роились веснушки и не совсем пропадали даже зимою. Из-под них пробивался пунцовый пламень румянца. Но веснушки скрадывали
огонь и придавали лицу
тень, без которой оно казалось как-то слишком ярко освещено и открыто.
При этом освещении
тени в лесу казались глубокими ямами, а
огонь — краснее, чем он есть на самом деле.
На нашем биваке горел
огонь; свет от него ложился по земле красными бликами и перемешивался с черными
тенями и бледными лучами месяца, украдкой пробивавшимися сквозь ветви кустарников.
Картина была чудесная: около
огней дрожало и как будто замирало, упираясь в темноту, круглое красноватое отражение; пламя, вспыхивая, изредка забрасывало за черту того круга быстрые отблески; тонкий язык света лизнет голые сучья лозника и разом исчезнет; острые, длинные
тени, врываясь на мгновенье, в свою очередь добегали до самых огоньков: мрак боролся со светом.
После ужина казаки рано легли спать. За день я так переволновался, что не мог уснуть. Я поднялся, сел к
огню и стал думать о пережитом. Ночь была ясная, тихая. Красные блики от
огня, черные
тени от деревьев и голубоватый свет луны перемешивались между собой. По опушкам сонного леса бродили дикие звери. Иные совсем близко подходили к биваку. Особенным любопытством отличались козули. Наконец я почувствовал дремоту, лег рядом с казаками и уснул крепким сном.
В открытые окна из церкви синими струйками тянется ароматный дым, в углах и над алтарем ютятся мечтательные
тени,
огни свечей выступают ярче, фигура Христа из синеватой мглы простирает поднятые руки, и тихое пение хора несется стройно, колыхаясь в прощальных лучах затихающего дня…
Быть может, во веем городе я один стою вот здесь, вглядываясь в эти
огни и
тени, один думаю о них, один желал бы изобразить и эту природу, и этих людей так, чтобы все было правда и чтобы каждый нашел здесь свое место.
Было приятно слушать добрые слова, глядя, как играет в печи красный и золотой
огонь, как над котлами вздымаются молочные облака пара, оседая сизым инеем на досках косой крыши, — сквозь мохнатые щели ее видны голубые ленты неба. Ветер стал тише, где-то светит солнце, весь двор точно стеклянной пылью досыпан, на улице взвизгивают полозья саней, голубой дым вьется из труб дома, легкие
тени скользят по снегу, тоже что-то рассказывая.
Часов в девять вечера с моря надвинулся туман настолько густой, что на нем, как на экране, отражались
тени людей, которые то вытягивались кверху, то припадали к земле. Стало холодно и сыро. Я велел подбросить дров в
огонь и взялся за дневники, а казаки принялись устраиваться на ночь.
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало пламя костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то яркие блики, то черные
тени. Они взбирались по стволам деревьев и углублялись в лес, то вдруг припадали к земле и, казалось, хотели проникнуть в самый
огонь. Кверху от костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи искр. Одни из них пропадали в воздухе, другие падали и тотчас же гасли на мокрой земле.
К
огню он питал какое-то болезненное пристрастие и по целым часам неподвижно смотрел на пылавшие кричные
огни, на раскаленные добела пудлинговые печи, на внутренность домны через стеклышко в фурме, и на его неподвижном, бесстрастном лице появлялась точно
тень пробегавшей мысли.
Вспыхнул костер, все вокруг вздрогнуло, заколебалось, обожженные
тени пугливо бросились в лес, и над
огнем мелькнуло круглое лицо Игната с надутыми щеками.
Огонь погас. Запахло дымом, снова тишина и мгла сплотились на поляне, насторожась и слушая хриплые слова больного.
В лесу, одетом бархатом ночи, на маленькой поляне, огражденной деревьями, покрытой темным небом, перед лицом
огня, в кругу враждебно удивленных
теней — воскресали события, потрясавшие мир сытых и жадных, проходили один за другим народы земли, истекая кровью, утомленные битвами, вспоминались имена борцов за свободу и правду.
Снова вспыхнул
огонь, но уже сильнее, ярче, вновь метнулись
тени к лесу, снова отхлынули к
огню и задрожали вокруг костра, в безмолвной, враждебной пляске. В
огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестела листва деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха. Веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея искры, летел горящий лист, а звезды в небе улыбались искрам, маня к себе.
Костер горел ярко, и безлицые
тени дрожали вокруг него, изумленно наблюдая веселую игру
огня. Савелий сел на пень и протянул к
огню прозрачные, сухие руки. Рыбин кивнул в его сторону и сказал Софье...
Но мрак все более и более завладевает горизонтом; высокие шпили церквей тонут в воздухе и кажутся какими-то фантастическими
тенями;
огни по берегу выступают ярче и ярче; голос ваш звонче и яснее раздается в воздухе.
В окнах везде светились
огни, мелькали
тени.
Во всех окнах светились
огни, мелькали
тени, так что проезжий мог думать, что тут и невесть какое веселье затеялось.
Эта вера по привычке — одно из наиболее печальных и вредных явлений нашей жизни; в области этой веры, как в
тени каменной стены, все новое растет медленно, искаженно, вырастает худосочным. В этой темной вере слишком мало лучей любви, слишком много обиды, озлобления и зависти, всегда дружной с ненавистью.
Огонь этой веры — фосфорический блеск гниения.
Жихарев беспокойно ходит вокруг стола, всех угощая, его лысый череп склоняется то к тому, то к другому, тонкие пальцы все время играют. Он похудел, хищный нос его стал острее; когда он стоит боком к
огню, на щеку его ложится черная
тень носа.
Матвей вышел, а пустой вагон как-то радостно закатился по кругу. Кондуктор гасил на ходу
огни, окна вагона точно зажмуривались, и скоро Матвей увидел, как он вкатился во двор станции и стал под навесом, где, покрытые
тенью, отдыхали другие такие же вагоны…
Проехав шагов сто, Хаджи-Мурат увидал сквозь стволы деревьев костер,
тени людей, сидевших у
огня, и до половины освещенную
огнем стреноженную лошадь в седле.
Широко шагая, пошёл к землянке, прислонившейся под горой. Перед землянкой горел костёр, освещая чёрную дыру входа в неё, за высокой фигурой рыбака влачились по песку две
тени, одна — сзади, чёрная и короткая, от
огня, другая — сбоку, длинная и посветлее, от луны. У костра вытянулся тонкий, хрупкий подросток, с круглыми глазами на задумчивом монашеском лице.
Разговор был прерван появлением матроса, пришедшего за
огнем для трубки. «Скоро ваш отдых», — сказал он мне и стал копаться в углях. Я вышел, заметив, как пристально смотрела на меня девушка, когда я уходил. Что это было? Отчего так занимала ее история, одна половина которой лежала в
тени дня, а другая — в свете ночи?
Пока она это делала, я видел тонкую руку и железный переплет фонаря, оживающий внутри ярким
огнем.
Тени, колеблясь, перебежали к лодке. Тогда Фрези Грант захлопнула крышку фонаря, поставила его между нами и сбросила покрывало. Я никогда не забуду ее — такой, как видел теперь.
Среди
теней волн плескался, рассыпаясь подводными искрами, блеск
огней.
И все они — только бледные
тени, а та, которую они целовали, сидит рядом со мной живая, но иссушенная временем, без тела, без крови, с сердцем без желаний, с глазами без
огня, — тоже почти
тень.
Немного погодя ноги Захара ступали уже в
тени, которую бросали головы и спины двух человек, сидевших против
огня.
Захар, потирая руки перед
огнем, делал также свои наблюдения; но свет и
тень перебегали с такою быстротою на лицах гуртовщиков, что не было решительно возможности составить себе верного понятия о их наружности.
Дымов лежал на животе, подперев кулаками голову, и глядел на
огонь;
тень от Степки прыгала по нем, отчего красивое лицо его то покрывалось потемками, то вдруг вспыхивало…
Наступило молчание. Кирюха затрещал сухой травой, смял ее в ком и сунул под котел.
Огонь ярче вспыхнул; Степку обдало черным дымом, и в потемках по дороге около возов пробежала
тень от креста.
Со стен видели, как всё теснее сжималась петля врагов, как мелькают вкруг
огней их черные
тени; было слышно ржание сытых лошадей, доносился звон оружия, громкий хохот, раздавались веселые песни людей, уверенных в победе, — а что мучительнее слышать, чем смех и песни врага?
В окнах домов зажигались
огни, на улицу падали широкие, жёлтые полосы света, а в них лежали
тени цветов, стоявших на окнах. Лунёв остановился и, глядя на узоры этих
теней, вспомнил о цветах в квартире Громова, о его жене, похожей на королеву сказки, о печальных песнях, которые не мешают смеяться… Кошка осторожными шагами, отряхивая лапки, перешла улицу.
Он долго сидел и думал, поглядывая то в овраг, то в небо. Свет луны, заглянув во тьму оврага, обнажил на склоне его глубокие трещины и кусты. От кустов на землю легли уродливые
тени. В небе ничего не было, кроме звёзд и луны. Стало холодно; он встал и, вздрагивая от ночной свежести, медленно пошёл полем на
огни города. Думать ему уже не хотелось ни о чём: грудь его была полна в этот час холодной беспечностью и тоскливой пустотой, которую он видел в небе, там, где раньше чувствовал бога.
Вам не видать таких сражений!..
Носились знамена, как
тени,
В дыму
огонь блестел,
Звучал булат, картечь визжала,
Рука бойцов колоть устала,
И ядрам пролетать мешала
Гора кровавых тел.
Ночной холод ворвался в комнату и облетел её кругом, задувая
огонь в лампе. По стенам метнулись
тени. Женщина взмахнула головой, закидывая волосы за плечи, выпрямилась, посмотрела на Евсея огромными глазами и с недоумением проговорила...
Пришли; в домах зажглись
огни,
И постепенно шум нестройный
Умолкнул; все в ночной
тениОбъято негою спокойной...
Замолк нелепо; молчали и все. Словно сам воздух потяжелел и ночь потемнела; нехотя поднялся Петруша и подбросил сучьев в
огонь — затрещал сухой хворост, полез в клеточки
огонь, и на верхушке сквозной и легкой кучи заболтался дымно-красный, острый язычок. Вдруг вспыхнуло, точно вздрогнуло, и засветился лист на деревьях, и стали лица без морщин и
теней, и во всех глазах заблестело широко, как в стекле. Фома гавкнул и сказал...
Около
огня с засученными рукавами двигался дьякон, и его длинная черная
тень радиусом ходила вокруг костра; он подкладывал хворост и ложкой, привязанной к длинной палке, мешал в котле.
На них сплошь, подобно узору цветных камней, сверкали
огни вин, золото, серебро и дивные вазы, выпускающие среди редких плодов зеленую
тень ползучих растений, завитки которых лежали на скатерти.